Вредность не порок - Страница 44

И тут вдруг в горнице зажегся свет, мы дружно вздрогнули и в секунду оказались на четвереньках. Я услышала покашливание Стаса и быстро сообразила, что, вероятнее всего, он сейчас выйдет на улицу, потому что удобства у бабки во дворе, а то с чего бы ему ходить ночью по дому? И пройдет он прямехонько мимо нас, так что надо срочно менять дислокацию. Я энергично зашипела, объясняя Ефиму, в чем дело, он быстро сообразил и, чмокнув меня в нос, шепнул:

— Приду завтра, коробку заберу… Спасибо.. — . Ты самая храбрая, малышка!

В следующее мгновение он уже был возле забора, а я — возле своего окна. В тот самый миг, когда я перекинула ногу через подоконник, Ефим одним прыжком перемахнул через забор.

* * *

Я проснулась от какого-то постороннего шума, здорово похожего на жужжание мухи. Однако для мухи это было громковато, я села на постели и потерла глаза. Солнце вовсю слепило в окошко, глянув на часы и огорченно вздохнув, я слезла на пол. Бессонная ночь дала о себе знать, все тело ломало, посмотрев на пол возле подоконника, я увидела свои перемазанные глиной джинсы и свитер.

— Стирать придется… — застонала я и, припомнив вдруг все произошедшие ночью события, вздрогнула. — И что ж мне теперь делать?

Меж тем шум, напоминающий жужжание, усилился, в нем появились отчетливо слышащиеся причитания:

«Святые угодники, что делается-то!», и я догадалась, что в нашей горнице с очередной сплетней окопалась старинная Степанидина подружка Киревна, древняя бабулька, неуемная на язык и ноги. Судя по тоскливым завываниям, сегодня в программе была страшилка, рассказывать которые Киревна была большая мастерица.

Она вообще всегда знала все происходящее не только в Горелках, но и в окрестностях, словно внутри у нее был передатчик, настроенный на местную волну.

— Здравствуй, Настасья! — оживилась Киревна, стоило мне только высунуть нос из-за двери.

Дождаться, пока она уйдет, чтобы не попадаться ей на глаза, у меня не хватило терпения, плюнув, я решила, что имею полное право умыться, все-таки пока я еще в этом доме живу. Кивнув в ответ старушке, я направилась к умывальнику, старательно избегая встретиться взглядом с бабкой Степанидой. Впрочем, сама бабка делала то же самое, поэтому особого труда это не составило.

— Слышь, чего говорю-то, Настасья? — продолжала Киревна, с интересом наблюдая за мной. — Не знаешь еще?

Я не знала, поэтому покачала головой, про себя тихо злясь, потому что зубы почистить было нечем. Моя любимая зубная щетка лежала где-то в мокрой глине, в проклятом недостроенном коттедже, рядом с… Тут меня слегка замутило от воспоминаний, но краем уха я неожиданно услышала:

— ..Да, да, у подружки твоей, что учительницей в школе работает! Полдеревни уж там… Все крыльцо как есть в крови, говорят, и упокойники есть…

Когда смысл сказанного дошел до меня, я выпрямилась и вытаращила на бабку глаза.

— Кто?.. — спросила, заикаясь. — Где?

— Где? Да там, возле крыльца…

— Чьего крыльца?!

— Там… Да Кошкины, Лена и Дмитрий… Они-то к сыну уехали, самих дома нет…

Последние слова я услышала уже в сенях. Скатившись с лестницы, я, как была в халате, со всех ног понеслась в сторону дома Кошкиных.

Возле дома стояла огромная толпа. Увидев такое количество народа, я охнула, и ноги вдруг сделались ватными.

— Петр Игнатьевич! — крикнул кто-то. — Вы за Анастасией Игоревной посылали, она здесь!

Толпа разом оглянулась на меня, и я увидела идущего от Иркиной калитки участкового. Фуражка каким-то чудом цеплялась за затылок, лицо его было красным и мокрым, торопливо вытирая платком струящийся пот, он удрученно качал головой.

— Анастасия Игоревна, здравствуй, — он осторожно подцепил меня под локоть и, заглядывая в лицо, спросил:

— Что, нехорошо тебе? Уже разболтали?

После этого мне совсем стало худо, и ноги отказались слушаться, но я несколько раз сглотнула и спросила:

— Что там?

— Да там, Настя… — отозвался Петр Игнатьевич, отводя взгляд. — Сроду такого не видал… Да ты не бледней, не бледней… Подружки твоей там нет. И не знаю, где она. А вот возле крыльца… Послушай, ты, конечно, можешь этого не делать, но тут дело такое… Короче, труд соседи увидели… Пока начальство не нагрянуло, может, глянешь… Не наш он, не местный. Понимаешь, о чем я?

Это я понимала. Возле Иркиного крыльца неизвестный труп, а мне надо на него идти глядеть. А может, это…

Нет, только не он… Господи, ну почему я не уехала в Москву? Сидела бы, смотрела телевизор… Не могу я видеть трупы… Я не хочу… Обреченно подняв глаза на участкового, я кивнула. Он сразу оживился, махнул рукой, и любопытствующие, с завидным упорством пытающиеся заглянуть за калитку, отпрянули. От калитки Иркино крыльцо никак нельзя было увидеть, это обстоятельство здорово раздражало и огорчало местное население.

— За Надеждой пошли, — проинформировал по дороге Петр Игнатьевич, очевидно, полагая, что это должно меня ободрить, — думаю, сейчас уж здесь будет.

В этот момент мы добрались до крыльца, возле самых ступенек я увидела что-то прикрытое белой простыней.

Я затряслась помимо воли, очень стараясь взять себя в руки, и тут поймала себя на мысли, что действительно страшно хочу, чтобы рядом была Надька.

— А Ира где? — пролепетала я севшим вдруг голосом и неожиданно поняла, что абсолютно не желаю видеть то, что находится под этой белоснежной простыней.

— Не знаю… Нету… Готова? — глянул мне в лицо Петр Игнатьевич.

Готова я, конечно, не была, но кивнула, одновременно в душе ругая себя последними словами за слабость.